27 апреля 2020

Как могут развиваться арктические города?

Чем схожи судьбы моногородов в Арктике и ковбоев, почему Фэрбанкс можно считать образцом диверсификации, и чем уникальны города присутствия «Норникеля» – в статье известного географа Надежды Замятиной из МГУ, специально для «Кислород.ЛАЙФ».

Поделиться в социальных сетях

С точки зрения урбанистики города в Арктике – явление довольно странное, почти невозможное. В теории город может жить, только постоянно развиваясь, постоянно порождая новые и новые виды деятельности, товары и целые отрасли. Для этого нужны покупатели новых товаров и услуг, в самом городе и во вне его – чтобы новая отрасль могла взрасти и возмужать на каком-то достаточно «питательном» рынке. Вот здесь и возникает парадокс: арктические города практически по определению лишены и того, и другого. 

Главная беда арктических городов с точки зрения экономики – как ни странно, не суровый климат и «мороз», но сама редкость городской сети, удаленность таких городов друг от друга. Они буквально чересчур «одиноки». Расстояния между городами в Арктике слишком большие, чтобы можно было легко наладить сколько-нибудь необходимый для развития экономический обмен на сколько-нибудь выгодных условиях – и к тому же, зачастую вовсе лишены наземного транспортного сообщения, что делает такой обмен невозможным не только по стоимости, но и просто физически: не самолетом же возить товары из одного города в другой? Возят, конечно, и самолетом, – но только самые необходимые продукты, и это обходится очень дорого.

Вторая беда: арктические города невелики по размеру – а это значит, внутренний рынок там крайне мал, чтобы «напитать» новые отрасли и производства. А с точки зрения теории инноваций там очень мало и разнообразие, которое считается необходимым условием инновационного развития – разнообразие производственных процессов и наличного оборудования, видов квалификации и креативных идей, из взаимного «опыления» которых могло бы, в теории, родиться что-то новое. Известная урбанистка Джейн Джекобс вообще ставила крест на инновационных перспективах малых городов, не только арктических. Правда, Джекобс не изучала Арктику, а потому с ней можно и поспорить. Дело в том, что в арктических городах обычно много новоприбывших, и культурная их среда (не в плане количества учреждений культуры, а с точки зрения практик мышления) зачастую не менее разнообразна, чем культурная среда иных городов-миллионеров. Однако проблему объема рынков и проблему огромных расстояний креативностью не снять, и вот тут ситуация арктических городов много хуже, чем даже у их «собратьев» и по специализации, и по размеру где-нибудь в средней полосе России.

Монопрофильность – это всегда плохо, поскольку конъюнктурные и ресурсные циклы неумолимы, и вслед за расцветом города при «молодом» производстве неизбежно наступит стагнация и, в итоге, кризис. Крупные города умеют развивать новые производства. Малые монопрофильные города Центральной России, «сидящие» на густой дорожной сети, имеют надежду на размещение в них новых производств, перепрофилирование, организацию новых сетей сбыта и т.д. Это далеко не всегда удается – но и при плохом раскладе у жителей депрессивных городов Центра часто есть возможность найти работу в соседнем муниципалитете. Превращаясь в «спальный пригород», такой город, в общем, теряет свою идентичность – но, как минимум, при этом не требует переселения тысяч его жителей.

Но если речь идет об арктическом городе при месторождении – ситуация выглядит много трагичнее. Отсюда уже не поездишь каждый день в областной/краевой центр, куда «только самолетом и можно долететь» – на Ямале и на Чукотке, на Таймыре и в Якутии. И это действительно крупная, системная проблема. Тем не менее, и в таких условиях траектории развития арктических городов могут быть самыми разнообразными.

Главная беда арктических городов с точки зрения экономики – как ни странно, не суровый климат и «мороз», но сама редкость городской сети, удаленность таких городов друг от друга.

Города-ковбои

Понять судьбу арктических городов может помочь… история американских ковбоев, какой бы экзотикой этой не выглядело. Эти ребята, знакомые нам по голливудским вестернам, на самом деле просто оказались в нужное время и в нужном месте – если, конечно, говорить о ковбоях не как о головорезах, а по их прямой профессиональной специализации – как о перегонщиках скота. А зачем нужно было вообще куда-то гонять этот скот? Весьма краткий период – конец 1760-х – начало 1770-х годов, после гражданской войны – людный уже к тому времени Восток США (и Юг, и Север) нуждался в продовольствии. Однако разоренное гражданской войной хозяйство Юга не могло обеспечить достаточный спрос, к тому же скот там был массово поражен инфекционной болезнью. Ей оказалась неподвластна только техасская порода – лонгхорны. К тому же боями Техас разорен не был. Вот ковбои и занялись перегонами лонгхорнов – из родного штата, будущей вотчины династии президентов Бушей, к ближайшей железнодорожной станции в Канзасе. Когда железные дороги протянулись дальше – потребность в этих перегонщиках отпала. И то, чем ковбои занимаются в вестернах – это уже развитие истории.

При всей парадоксальности исторической параллели, многие арктические города – такие же «ковбои». Как правило, рождение такого города, а то и поселка, было связано с какими-то чрезвычайными обстоятельствами, особыми потребностями, которые в тот момент перевесили стоимостные барьеры преодоления бездорожья. Это могли быть стратегические интересы – как было в момент основания Мурманска в 1916 году, когда в фантастически короткие сроки туда протянули железную дорогу: страна нуждалась в новом «окне в Европу» в обход отрезанных Первой мировой портов на Балтике. 

Это могло быть месторождение исключительно дорогого сырья, потребность в котором была так велика, что сметала все инфраструктурные барьеры. Здесь достаточно сказать, что индустриальное освоение Арктики как таковое началось с Клондайской золотой лихорадки – той самой, описанной Джеком Лондоном – которая уже через считанные годы после открытия золота прорезала американскую Арктику железными дорогами, принесла на Аляску тысячи новых поселенцев – не только старателей, но и торговцев, банкиров, страховщиков. С «золотых времен» возникли на Аляске Джуно и Фэрбанкс, Уайтхорс и Доусон. Почти одновременно на севере Швеции возникла тогда Кируна – на рудах не золотых, а железных, но настолько богатых, что они были впоследствии выделены в учебниках геологии в особый тип руд. 

Уникальная история и у советско-российского Норильска, богатство руд которого до сих пор не имеет аналогов на земном шаре. Но того же плана, как ни странно, история и Воркуты: массированное освоение Печорского угольного бассейна пошло только во время Великой отечественной войны, когда уголь из-за оккупации Донбасса стал чуть ли не на вес золота. Воркутинцы с гордостью рассказывали, что после прорыва блокады первый эшелон в Ленинград пошел не с хлебом, а с воркутинским углем. 

Норильск, Кируна, а позже нефтяные и газовые города Западной Сибири – везде качество местных «лонгхорнов» еще не упало, а потребность в них не истощилась.

Многие арктические города – такие же «ковбои». Как правило, их рождение было связано с какими-то чрезвычайными обстоятельствами, особыми потребностями.

Но сколько Арктика знала других историй! Чего стоит судьба, например, Сёркла на Аляске, возникшего на ранних открытиях золота на Юконе, и символично названного в честь Северного полярного круга. Через три года после открытия первого золота здесь было два театра, один музыкальный и восемь танцевальных салонов, двадцать восемь салунов, библиотека – ну прямо таки идеальная «креативная городская среда». Была приобретена земля под госпиталь. Местную школу приезжал открывать представитель Чикагского университета. Молниеносный взлет Сёркла поражал воображение, сюда зачастили корреспонденты. Город называли Парижем Аляски! Но через год золото нашли на Клондайке, и жители чуть ли не за одну ночь покинули Серкл. И там не осталось ничего.

В России очень печальна судьба Игарки в Красноярском крае – города, заложенного в 1929 году ради организации экспорта за рубеж сибирского леса. С нее (если не считать более ранних, по сути, пробных, Карских операций) началась регулярная индустриальная эксплуатация «западного крыла» Севморпути. Если восточное крыло играло всегда скорее стратегическую роль, то западное с самого начала обеспечивало страну валютой, и в этом смысле, Игарка – это порт Сабетта 1930-х. Сюда тоже валом валили корреспонденты, в том числе иностранные. Об успехах Игарки докладывали на очень высоком уровне. В 1935 году делегация северного младенца-городка была принята «всесоюзным старостой» Калининым, в Центральном исполнительном комитете СССР, в ЦИКе РСФСР, в администрации Главного управления СМП, в ВЦСПС, Госплане СССР, Центросоюзе, народных комиссариатах финансов и лесной промышленности – в результате деньги на развитие Игарки были выделены из госбюджета РСФСР отдельной строкой!

Но с прекращением экспорта леса по Севморпути в 1990-е Игарка пережила колоссальный экономический крах: местные жители рассказывают, что неголодно тогда жили только те, кто занимался «рыбой». Если в 1980-е в Игарке насчитывалось 18 тыс. жителей, то сейчас – менее 5 тыс. человек. В 2005 году Игарка даже утратила статус города краевого подчинения, ее переподчинили Туруханскому району Красноярского края с центром в селе Туруханск – что, конечно, игарчанами было воспринято как особое унижение. И хотя в настоящее время Игарка стала базой освоения Ванкорского нефтяного месторождения «Роснефти» (главным, можно даже считать, градообразующим предприятием города стал аэропорт), что принесло спонсорскую помощь местной школе – и сегодня положение городка можно считать бедственным.

Очень тяжелый крах пережили каждый в свое время Диксон и Амдерма, чукотское Билибино и колымские поселки (формально Магаданская область не относится к Арктике, но с точки зрения городских судеб – абсолютно типична). Параллель городов при месторождениях с ковбоями, однако, глубже. Речь не только о городах, которые в какой-то момент оказались необходимы для извлечения и «перегона» к потребителю какого-то местного сырья. Сегодня уже очевидно, что сама эпоха городов при месторождениях – как и эпоха ковбоев – уходит в прошлое. Эпоха ковбоев началась, когда в «основной зоне расселения» США возникла потребность в ресурсах удаленных пастбищ – и закончилась, когда до этих пастбищ дошли железные дороги. Эпоха городов при месторождениях началась, когда схлынули «золотые лихорадки» в более южных районах, в Калифорнии и Колорадо, и волна жаждущих золота докатилась до «трудной» Аляски. Транспортная техника еще не была столь доступна и дешева, чтобы осваивать Клондайк вахтовым способом. Однако к середине 1960-х годов стала возможна отработка месторождений вахтовым методом, и необходимость в полноценных городах при месторождениях практически отпала.

С прекращением экспорта леса по Севморпути в 1990-е Игарка пережила колоссальный экономический крах: местные жители рассказывают, что неголодно тогда жили только те, кто занимался «рыбой».

И эта предопределенность «взлетов и падений» городов при месторождениях (в англоязычной экономике утвердился термин boom&bust) в целом в мировой Арктике привела, в общем, к «вымиранию» этого вида. Большинство современных арктических городов в мире – это административные центры. В столицах национального или регионального масштаба в Арктике проживает 1,5 млн человек – примерно половина всего городского населения мировой Арктики. Кроме того, есть «нестоличные» города, выступающие, однако, в роли крупных экономических (и, между прочим, университетских) центров в своих регионах – это Анкоридж и Фэрбанкс на Аляске, Акюрейри в Исландии, Кеми и Торнио в Финляндии. В России в эту группу можно включить Апатиты, уникальный для российской Арктики (а для зарубежной Арктики вполне уместный) наукоград.

Кроме привилегированных столиц, в мировой Арктике насчитывается около двух десятков портовых пригородов (не облеченных административными функциями) вроде Нарвика; история Севморпути убедительно показывает, что это тоже, как и города при месторождениях, точки потенциально высокого риска: судьба их определяется не столько их собственной удачей, сколько жизнеспособностью самой трассы.

Но город при месторождении, одинокий «город-ковбой», в полной мере испытывающий всю тяжесть городской жизни в отрыве от плотной городской сети – на самом деле, «уходящая натура». Если брать «города при месторождении» в чистом виде, не облеченных административными функциями хотя бы райцентра, не имеющими функций ни порта, ни научного центра – то таких в зарубежной Арктике всего-то два: восьмитысячный Лабрадор-Сити в Канаде и пятитысячная Соданкюля, недалеко от недавно введенных в эксплуатацию золотых месторождений на Севере Финляндии.

При этом подобные «города-одиночки» – отличительная черта арктической России. Новый Уренгой, Ноябрьск, Воркута, Губкинский, Заполярный – в чистом виде «города при месторождениях», наиболее уязвимые во всех смыслах, не зависимо от уровня благополучия и богатства в период расцвета (вспомним судьбу Игарки). Уязвимее их только их же собственные пригороды и города-спутники, близкие и дальние, типа Уренгоя и Муравленко. И наличие таких «пригородов при месторождении» – тоже специфическая черта Российской Арктики, и наверное, ее главная «головная боль» с точки зрения развития этих муниципалитетов.

Вы спросите, а почему в этот ряд «городов при месторождении» не включен Норильск? Всегда есть исключения из правил – и это тот самый случай. В отличие от Воркуты, в Норильске сохранен собственный головной вуз и ряд научных институтов (хотя и сильно потрепанных), что заставляет рассматривать этот город как научно-образовательный и культурный центр всего Таймыра. Абсолютно удаленное положение Норильска в этом случае парадоксальным образом играет ему на руку: будучи единственным городским центром (вместе с аванпортом Дудинка) на тысячи километров он как бы поневоле становится там «центром цивилизации». Собственно, путь эволюции от «города при месторождении» к «социокультурному центру» всего макрорегиона – наиболее естественный, логичный и благополучный для арктических городов. Как правило, его прошли все арктические города, выжившие после окончания породившего их ресурсного цикла.

Норильск - исключение из правила: это научно-образовательный и культурный центр всего Таймыра, удаленное положение которого даже играет ему на руку.

Образцовая судьба

Неплохой (хотя, разумеется, не идеальной) иллюстрацией «правильного пути» развития арктического города можно считать аляскинский Фэрбанкс. Никто никогда не смог бы представить, что его судьба сложится так удачно, ведь город был основан, в общем-то, совершенно случайно. Один предприниматель вез на пароходе товары, с которыми планировал открыть торговлю в районе «золотой лихорадки». Однако до цели судно не добралось: река обмелела, и в какой-то момент капитан отказался вести пароход дальше. Весь товар выгрузили на берег реки Тананы, притока Юкона. И надо же было так случиться, что через некоторое время рядом нашли золото: буквально не товар привезли к месторождению, но месторождение нашли у торговой станции! 

Но не это определило счастливую судьбу Фэрбанкса, а, скорее, административная ловкость его основателя. Не случайно город назвали в честь одного из американских сенаторов, заполучив тем самым солидного покровителя, чем город активно и пользовался. В 1917 году, когда добыча золота там уже спала, в городке был основан университет, за сто лет превратившийся в самый мощный в мире центр исследований Арктики. Во времена Второй мировой войны через город прошло Трансаляскинское шоссе, а рядом были размещены базы ВВС США. Именно в Фэрбанксе, кстати, советские летчики принимали самолеты, которые поставляли американцы по ленд-лизу, и далее перегоняли через всю Сибирь на запад, к линии фронта. Обслуживание военных баз, наряду с университетом – важнейшие отрасли экономики бывшего «золотого» города. Добыча золота там тоже, кстати, продолжается, но уже не играет былой роли, как и добыча угля (во многом используемого для обеспечения теплом и энергией горной отрасли). 

Более важны сегодня торгово-распределительные функции Фэрбанкса: это самый большой город центральной Аляски (около 30 тыс. в самом городе, и до 100 тыс. вместе с прилегающей территорией, включая «население» военных баз). Неподалеку проходит трансаляскинский нефтепровод с северного месторождения Прадхо-Бэй: часть рабочих мест связана с его обслуживанием, а также с работой тренировочного лагеря для рабочих – нефтяников. Фэрбанкс – узловой транспортный центр центральной Аляски, в нем перераспределяется почта для северных поселков (включая многочисленные доставки товаров из интернет-магазинов). Наконец – но это отнюдь не маловажно – здесь расположены крупный госпиталь, социальные службы, управленческий аппарат индейской корпорации – именно сервис, а не производство, как правило, собирает наибольшее число занятых на зарубежном Севере. Есть средней руки (по американским меркам) индустрия приема туристов (около 20 отелей). 

Таким образом, Фэрбанкс демонстрирует едва ли не полный набор вариантов направлений диверсификации экономики города в условиях Арктики: университет, военная база, социально-культурный центр окружающей территории («почта, телефон, телеграф», магазин, больница, администрация организации коренных народов), туризм, логистика, обслуживание проходящего мимо нефтепровода. Фэрбанксу не хватает только столичного статуса (если не считать центр боро, аналога района) – со статусом административного центра спектр вариантов оказался бы почти исчерпывающим. 

Правда, этот набор (кроме, пожалуй, военной базы) выглядит не слишком привычным и тем более – вдохновляющим для российских реалий, но именно таковы реалии Арктики. Даже больше, чем в административных, здесь проживает в университетских центрах – 1,67 млн человек (зачастую административные и университетские центры совпадают, но не обязательно). Надо понимать, что арктические университеты – это не просто «обучение студентов», воспроизводство человеческого капитала и т.п. (хотя и это важно). Университет и наука в нем обеспечивают эффективное освоение Арктики, идут впереди других отраслей, по сути, обеспечивая им путь – подобно тому, как геологи в свое время шли на Крайний Север «впереди» заводов и шахт. 

Фэрбанкс – настоящая «лаборатория» по освоению Аляски. Помимо крупнейшего международного научного центра, связанного с изучением геологии Арктики, при университете здесь действуют научно-исследовательские центры, ориентированные на выработку специальных «арктических» технологий. Например, энергетический, разрабатывающий решения для энергоснабжения удаленных северных сел. Или лаборатория арктического домостроения, специализирующаяся на разработке конструкций зданий. И та, и другая задачи – совершенно нетривиальны: решения подбираются в зависимости от того, какие есть на месте стройматериалы – и сколько будет стоить довезти самолетом покупные стройматериалы извне; есть ли в деревне река для мини-ГЭС, достаточно ли сильны ветры для ветроэлектростанции – и др. 

В бывшем бомбоубежище под Фэрбанксом (до сих пор, впрочем, находящемся в собственности Армии США) размещена одна из немногих мировых подземных лабораторий по изучению вечной мерзлоты (другие – в Игарке и Якутске), куда (опять же, не смотря на ведомственную принадлежность объекта) приезжают работать ученые со всего мира. Роль науки нельзя недооценивать, и думается, что именно исследовательские центры могут и должны стать ближайшим будущим иных «городов при месторождениях». Один из вариантов для их специализации – изучение возможностей восстановления нарушенной экосистемы. Исследования экологической реабилитации территории после деятельности горно-добывающей отрасли или металлургии актуальны на Кольском полуострове (и в этом смысле подобный полигон в пос. Никеле, где «Норникель» закрывает плавцех бывшего комбината «Печенганикель», мог бы стать прообразом для будущих преобразований в более крупных городах и в самом Норильске). Отработка устранения последствий разливов нефти – поле для творчества в нефтедобывающих районах от Коми до Енисея. Станции по мониторингу климатических изменений в российской Арктике, безусловно, имели бы международное значение.

Фэрбанкс демонстрирует едва ли не полный набор вариантов направлений диверсификации экономики города в условиях Арктики: университет, военная база, социально-культурный центр и т.д.

Чудный опыт Чуди

Многим хотелось бы, чтобы будущее городов при месторождениях трансформировалось легко и быстро «волшебником в голубом вертолете». Но это, к сожалению, едва ли возможно. Решения приходят с большим трудом, и часто в нетривиальных сферах. Очень отрезвляет в этом плане пример ближайшего соседа российской Арктики – Киркенеса на севере Норвегии.

Для многих мурманчан этот городок давно стал суррогатом «Европы», туда ездят на выходных за покупками и на отдых. Казалось бы, городу обеспечен поток туристов – однако и он весьма тяжело пережил закрытие шахт Зюдварангер, где почти сто лет велась добыча железной руды. Во второй половине XX века истощающееся месторождение уже не приносило должной прибыли, производство несколько раз то открывалось, то закрывалось. В 1990-е железорудная фирма даже создала «дочку», пытаясь использовать компетенции сотрудников и оборудование: сварщики пытались работать на самых разных объектах вплоть до российских судостроительных компаний. Однако и эта «дочка» закрылась. После остановки в середине 1990-х годов головного предприятия «Зюдварангер» (где трудилось более 1000 человек) за государственный счет было организовано переобучение сотрудников – на специальности транспортной сферы, что, в общем-то, и помогло сохранить в городке «человеческий капитал». Киркенес спас от безработицы парадокс: российским рыболовным судам стало выгоднее сдавать рыбу и обслуживаться именно в этом порту, а не в родном Мурманске – и, как здесь говорят, «российские моряки спасли Киркенес».

Однако тема железной руды все еще не ушла из киркенесской истории. Новые приключения ждали город после покупки месторождения Феликсом Чуди, одним из самых известных и удачливых норвежских бизнесменов. По всей видимости, Чуди надеялся «раскрутить» этот актив по мере развития Штокмановского проекта, который так и не был реализован. В итоге, Чуди организовал здесь маломасштабную добычу руды – там, где это возможно делать открытым способом. Но не зря Чуди считают в Норвегии легендарным бизнесменом: он сумел организовать поставку из Киркенесса… щебня – на строительство Сабетты по контракту с «НОВАТЭКом». Щебень производится из пустой породы на бывших рудниках. Это, казалось бы, самый фантастический, но и самый показательный проект диверсификации экономики монопрофильного города. Главный актив здесь – уже не «золотое» в прямом или переносном смысле сырье, но изобретательность, связи и энергия предпринимателя, сумевшего организовать продажу пустой породы на крупнейшую арктическую стройку мира…

Если не брать во внимание подобные креативные достижения, «магистральный» путь развития таких городов – это обслуживание ближайшего окружения. Больше всего людей в Киркенесе трудится в «районной» больнице: даже здесь, в городке с численностью 3,5 тыс. жителей, самой важной оказывается деятельность по обеспечению социальной сферы округи, а не какое-нибудь производство.

Киркенес спас от безработицы парадокс: российским рыболовным судам стало выгоднее сдавать рыбу и обслуживаться именно в этом порту, а не в родном Мурманске – и, как здесь говорят, «российские моряки спасли Киркенес».

Много говорят о возможностях развития в посткризисных городах туризма. Да, иногда это удается. Возьмем знаменитый Доусон, столицу «золотой лихорадки». Той самой, клондайковской, погубившей Сёркл. Казалось бы: какой потенциал! Но присмотримся ближе. Туриндустрия работает, что называется, на всю катушку. Ее не прокормить «избушкой Джека Лондона» или каким-нибудь музеем Клондайка. Здесь и кинофестиваль, и гонки на собаках, и конкурсы юных музыкантов, и канкан-шоу «алмазозубых барышень» (только последнее навеяно историей собственно «золотой лихорадки», а в остальном это уже современная «машина» турбизнеса, в ход пускаются все возможные ресурсы, вплоть до «человека-паука»). Местный календарь событий предлагает новое развлечение почти каждую неделю. И что же – вся эта мощь поддерживает численность населения городка в 2 тыс. человек! Доусон по канадским законам и городом-то не должен называться, но из уважения к его славному прошлому особым постановлением за ним закреплено право гордо называться the City of Dawson.

Беда Доусона классическая: он слишком далеко расположен. Городок Скагуэй, откуда «всего лишь» начинался путь на Клондайк потенциальных золотоискателей, но оказавшийся удобным для швартовки круизных судов, принимает сейчас на своих деревянных (тщательно сохраняемых) мостовых 800 тыс. туристов в год! Ему повезло вновь оказаться «на пути». Правда, что будет с турпотоком круизных туристов после Diamond Princess, пока предсказать сложно.

Фэрбанкс, о котором шла речь выше – хоть и куда менее знаменит своей историей – тоже пользуется преимуществом относительной доступности: как минимум, он стоит на Трансаляскинском шоссе. Туризм – не главная сфера его экономики (более важны военный сектор и университет) – но сколько же сил, средств и креативной энергии требует эта «неглавная» сфера! Здесь организован обширный «Парк пионеров», воспроизводящий атмосферу былых времен, университетский музей Севера, несколько небольших музеев в центре города (музей ездовых собак, льда и т.п.). Много предложений по наблюдению за Северным сиянием, подледной рыбалке, посещению горячих источников, фестивалей… Из производственной экзотики – площадка для «любования» нефтепроводом в нескольких километрах от города. Ничего лишнего – просто трубопровод и пара стендов про историю «трубы» – однако это тоже достопримечательность (здесь становится как-то совсем обидно за отечественную туриндустрию: как будто у нас нет трубопроводов…). Все вместе это привлекает сотни тысяч туристов в год – при том, что организовать такой поток во внутренние районы Аляски, расположенные в сотнях километров от любых «входных ворот», хоть авиа-, хоть водных – задача сама по себе нетривиальная.

Вообще, в плане туризма намного проще перестроится приморским и приграничным территориям, и в этом смысле уникальный потенциал есть у мурманских поселков Никель и Заполярный, расположенных «зеркально» Киркенесу в российском секторе приграничья. Конечно, здесь уже принимают зарубежных туристов – подобно тому, как Киркенес – российских. Потоки и в ту, и в другую сторону обусловлены, скажем так, естественными причинами: в Киркенес едут за «европейской цивилизацией», а в Россию – за более дешевыми товарами. Но какая «пустая порода» этих двух городков была бы интересна за рубежом?

Одно время думали, что рабочая сила (которая могла бы пойти, в числе прочего, и на шахты Чуди). Но на самом деле, эти промышленные моногородки – вполне себе экспонаты сами по себе. Экспонаты «назад в СССР», витрины – не надо только пугаться – «Империи зла», да хоть Мордора… Тут, конечно, встанет вечная проблема туриндустрии: придется показывать не то, что приятно, а то, что захочет увидеть турист, и только при низкой самооценке игра «на темной стороне» фатальна. Советская эпоха имеет огромный игровой потенциал, и несет мощный заряд эмоций – и отрицательных, и положительных. И все сливки снимет тот, кто первым построит у себя «Парк советского периода». Во многих городах уже появляются ностальгические «советские» рестораны; в Краснокамске, например, есть до слез душевный музей коммунальной квартиры – но на Крайнем Севере вакансия «столицы советской Арктики» пока открыта.

Конечно, не стоит думать, что иностранцы поедут смотреть на однотипные пятиэтажки, пусть и грамотно позиционированные. Вспомним Аляску: десятки предложений, еженедельные представления и фестивали… Но если можно было сделать туристический объект из разреза или руднотермической печи – то какой простор представляет из себя целый промышленный город, да еще с таким редким для Арктики преимуществом: и дорога, и госграница, за которой – потоки самостоятельных туристов, приезжающих наблюдать «самую северную точку Европы». Главное, как говорил пионер брендинга российских городов Денис Визгалов, «бренд нельзя делать с серьезными лицами». И тогда можно реализовать самую фантастическую идею.

Уникальный потенциал развития туризма есть у мурманских поселков Никель и Заполярный, расположенных «зеркально» Киркенесу в российском секторе приграничья.
«Все для того, чтобы удержать людей»
«Все для того, чтобы удержать людей»

На комплекс мер и социальных программ для сотрудников плавильного цеха в пос. Никель Мурманской области, который «Норникель» решил закрыть, до 2022 года будет направлено более 900 млн рублей. Масштабную программу развития самого поселка обещают запустить летом.

«У Никеля, безусловно, есть серьезное будущее»
«У Никеля, безусловно, есть серьезное будущее»

Персональный подход к каждому работнику, вложения в городскую инфраструктуру, поддержка новых производств и любых бизнес-инициатив снизу – все это ляжет в основу программы развития пос. Никель в Мурманской области, где до конца 2020 года «Норникель» закроет устаревший плавильный цех.

Надежда Замятина
Кандидат географических наук, в.н.с. Кафедры социально-экономической географии зарубежных стран ГФ МГУ им. М.В. Ломоносова
Если вам понравилась статья, поддержите проект