Какие моногорода достались России в наследство от СССР?

«Кислород.ЛАЙФ» перепечатывает (с небольшими сокращениями) одну из последних публикаций заслуженного архитектора России, доктора исторических наук и профессора Иркутского государственного технического университета Марка Мееровича (1956 – 2018). В ней ученый раскладывает по полочкам специфику советских моногородов – все те базисные основания, с которыми придется считаться на новом этапе трансформации и развития подобных промышленных муниципалитетов. Эта статья была опубликована в №1 «Вестника Кемеровского государственного университета» за 2018 год (оригинал доступен по этой ссылке). 18 октября того же года Марк Меерович скончался.

«Отечественные моногорода были детищем советской политической системы и ее промышленной, экономической, социально-управленческой, командно-административной структур. В СССР предшественником концепции индустриальных моногородов стал советский рабочий поселок, который, придя в середине 1920-х на смену городу-саду, являлся в противоположность ему исключительно государственной (государственно-ведомственной) формой владения, распределения и распоряжения жилым фондом и территорией. Концепция советских промышленных поселений-новостроек полностью отвергала доктрину города-сада, популярную в дореволюционный период и первые послереволюционные годы, прежде всего потому, что она основывалась на самоорганизации населения, формировании сообществом жителей органов общественного самоуправления, независимых экономических основ строительства персонального жилища с последующим владением в частной собственности домом и участком земли при нем, а в коллективной собственности – всей территорией города-сада.

В конце 1920-х – начале 1930-х годов со стартом программы индустриализации конкретизация планировочных правил и расчетных параметров обустройства селитьбы при производстве пошла по пути выведения пространственно-планировочных решений из различных трактовок идеи «обобществления» быта. Но в реальности воплотилась в трудо-мобилизационную и военно-мобилизационную модель руководства населением, которая реализовалась в территориальном структурировании селитьбы на кварталы, которые должны были возводиться дирекцией градообразующего и сопутствующих предприятий по выделяемым наркоматами объемам средств и стройматериалов, а затем заселяться работниками данных предприятий. В процессе кристаллизации концепции соцгорода индустриальные моногорода первых пятилеток обрели нормативно закрепленную структурированность территории на жилые кварталы и жилые районы, социальную иерархию типологии жилища и барачно-коммунальный тип заселения для основной части жителей».

Пять причин для переноса 

В середине 1920-х гг. партийное руководство СССР выдвинуло цель – формирование самого современного в мире, самого мощного военно-промышленного комплекса (ВПК) для кардинального технического перевооружения и механизации Красной армии. Эта программа получила наименования «индустриализация». В связи с программой индустриализации были поставлены задачи:

1) расширение добычи природных ресурсов для обеспечения тяжелой промышленности и экспорта, с тем чтобы было чем рассчитываться с зарубежными торговыми партнерами за приобретение передовых производственных технологий и образцов техники, а также для того, чтобы сделать Европу зависимой от нашего сырья;

2) формирование единой общегосударственной системы энергетической инфраструктуры (для обеспечения расширяющегося военно-промышленного производства электроэнергией);

3) формирование единой транспортной структуры (для обеспечения связности в цепочках производственных процессов и переброски грузов и живой силы к намечаемым театрам военных действий).

В ходе разработки программы индустриализации в середине 1920-х был осуществлен коренной пересмотр базовых принципов и модели географического размещения промышленности и характера административно-территориального деления. Было принято стратегическое решение о переносе промышленной базы из европейской части страны на вновь осваиваемые территории: Урал, Сибирь, Север, Дальний Восток. Это решение было предопределено пятью основными причинами. 

Первая заключалась в том, что в случае войны для европейской промышленной базы возникали слишком большие риски уничтожения авиацией противника. А вот на Урал, в Сибирь, на Дальний Восток не могли долететь самолеты ни одного из вероятных противников с европейского театра военных действий, поскольку даже у самых мощных бомбардировщиков не хватало ресурса дальности беспосадочного перелета с учетом необходимости возвращения на аэродромы базирования. Заметим: грядущая война полностью подтвердила эти прогнозы – военно-промышленные производства на Урале и в Сибири ни разу не были подвернуты бомбежкам. 

Вторая – формирование принципиально новой энергетическо-производственной доктрины, нежели той, которая была реализована Государственным планом электрификации России (ГОЭЛРО). До революции российская промышленность основывалась на «паровой» энергии и традиционно располагалась в местах залегания основных энергоносителей: угля, торфа, сланцев, газа, древесины. Руду сюда доставляли, так как она занимала значительно меньший объем, чем транспортировка угля. (...) В послереволюционный период план ГОЭЛРО осуществил практический переход от «паровой» энергии на новый ее вид – электрическую (правда, вырабатываемую за счет тех же энергоносителей: угля, торфа, дров), потому что в отличие от пара ее можно было передавать на значительные расстояния – радиус эффективного расположения промышленных предприятий от источника электроэнергии расчетно определялся в 125 км. 

В середине-конце 1920-х проект ГОЭЛРО был кардинально переработан – новая промышленно-энергетическая политика основывалась на максимальном отказе от торфа, угля, дров, нефти в качестве топлива и переходе на гидроэнергию. То есть программа индустриализации основывалась на новой стратегии энергетического обеспечения промышленности страны на базе прежде всего гидроэлектростанций, а не тепловых. А поскольку реки Урала и Сибири несли колоссальную мощь природной стихии, то туда и обратились взоры разработчиков программы индустриализации, тем более что эти территории были богаты уже разведанными месторождениями. 

Размещение новой промышленности в Сибири и на Урале позволяло приблизить промышленное производство к местам добычи сырья, а это означало сильно сэкономить на его перевозках. В уменьшении транспортного плеча заключалась третья причина смещения «эшелонов» военно-промышленного производства вглубь страны, ближе к природным ископаемым и источникам электроэнергии, поскольку готовую продукцию перевозить было несоизмеримо выгоднее, чем таскать по территории страны миллионы тонн руды, угля, древесины, нефти. 

Четвертая причина была связана с решением верховной власти об «автаркии» – автономном и самодостаточном, изоляционистском развитии страны. Это был итог широко обсуждавшегося в период разработки программы индустриализации вопроса об отношении к мировой системе разделения труда, о степени включения экономики страны в мировую экономику, в производственную кооперацию с другими странами. Если следовать заповедям Дмитрия Менделеева (сформулированными почти за 30 лет до этого), то промышленность в целях максимально полноценного включения в мировую систему разделения труда нужно было располагать ближе к морским и речным портам для формирования более тесных торговых связей с соседними странами. 

Но вопрос включения СССР в мировую систему разделения труда создавал ряд очевидных проблем. В частности, потому что в случае войны это ставило страну, находящуюся в зависимости от поставок стратегического сырья, комплектующих и проч. в катастрофическую ситуацию разрыва и утраты производственно-технологических связей. Руководство СССР в качестве «субъекта» развития страны рассматривало исключительно советское государство, а не возрожденных с введением НЭП предпринимателей. Иностранные концессии (иностранные предприниматели) были выдворены из СССР вместе со сворачиванием НЭП, а поскольку руководство Советского Союза считало новую мировую войну неизбежной, постольку чтобы не оказаться в случае ее начала в катастрофической зависимости от «поставщиков» и «партнеров», было принято стратегическое решение о максимально полном выключении СССР из системы международного разделения труда. 

Пятая причина основывалась на выводах анализа, проведенного по заданию Госплана еще на начальных этапах разработки программы индустриализации, который показал, что реконструировать имеющиеся в России промышленные предприятия бессмысленно, потому что технологии и жестко связанные с ними корпуса промышленных предприятий безнадежно устарели, новые технологии требуют других площадей, пространственных решений цехов, принципиально иных типов зданий. Было принято решение дать возможность старым промышленным предприятиям доработать до полной амортизации оборудования и цехов, постепенно выводя трудовые ресурсы на новые производства, которые должны возводиться на основе новейших технологий, закупаемых на Западе. И лучше если строиться они будут на пустом месте, без обременения старыми строениями, инфраструктурой, подъездными путями и проч. 

Таким образом, решение о заимствовании оборудования и технологий было результатом осознания факта хронического технологического отставания СССР от зарубежных стран. Выбор стратегии «догоняющей индустриализации» позволил Советскому Союзу сэкономить 10–15 лет в своем развитии за счет использования и приспособления достижений мировой техники и технологии.

Принудительно и добровольно

Для строительства новых фабрик и заводов, для разворачивания неразрывно связанных с промышленностью зон ресурсодобычи, возведения энергетических, транспортных объектов, предприятий первичной переработки сырья, формирования ареалов производства сельскохозяйственной продукции (для обеспечения едой заводских рабочих и членов их семей) и проч. нужны были значительные массы трудоспособного населения. Госплан определял потребность первой пятилетки в рабочей силе в размере 10 млн человек. Но поскольку плотность заселения Сибири и Дальнего Востока была исчезающе малой (менее 0,5 человек/ га), то взять эту рабочую силу на местах было неоткуда. Поэтому власть вынуждена была разрабатывать мероприятия по перемещению на осваиваемые территории крупных масс трудовых ресурсов. 

А это означало строить здесь же – на пустом месте, новые рабочие поселения для размещения перемещаемых сюда трудовых ресурсов. Причем не просто рабочие поселки, а целые города, поскольку мощность фабрик и заводов-новостроек требовала концентрации вокруг себя трудовых ресурсов в количестве 50–100–200–300 тыс. человек. Собственно, в этом и заключалась расселенческая политика советской власти сталинского периода, воплотившаяся в создании структуры соцгородов-новостроек (моногородов) подле промышленных заводов-гигантов. 

(...) Особенность советской урбанистической политики заключалась в том, что рабочая сила перемещалась в возникающие моногорода, во-первых, планово – в количестве, предопределенном расчетами потребной ее численности в соответствии с мощностями и трудоемкостью градообразующих промышленных предприятий, а во-вторых, преимущественно принудительно – советская власть отказалась от стимулирования людей к перемещению на новые места обитания за счет приманивания созданием лучших условий жизни, нежели в существовавших городах. «Материальная заинтересованность» и «прельщение комфортом» были заменены на «трудо-мобилизационное принуждение». 

В целом контингенты рабочей силы (составлявшие население моногородов-новостроек) по типу миграций можно подразделить на пять категорий: 1) добровольные – приезжавшие по найму, по велению сердца; 2) добровольно-вынужденные – вынужденные покидать существующие города; 3) добровольно-принудительные планово-мобилизационные переселения (расселение демобилизованных красноармейцев, направление специалистов и квалифицированных работников, направление по комсомольским путевкам, оргнабору и проч.); 4) принудительные (депортации, спецпереселения); 5) репрессивные (распределение заключенных по сети трудовых колоний и лагерей).

...Важнейшей задачей, которую вынуждена была практически решать власть, являлась соорганизация крайне разнородного населения моногородов в упорядоченные и управляемые массы. В основу организационно-управленческой доктрины, избранной властью, было положено административно-территориальное структурирование населения и управление им по производственному принципу. В рамках этой доктрины первичной ячейкой социума должны были выступать не отдельный человек или семья, а очень специфическая единица – трудо-бытовой коллектив. Этот коллектив людей, трудящихся на одном производственном предприятии или советском учреждении и живущих вместе в условиях вынужденной взаимной координации не только трудовых процессов и отношений, но и бытовых, предопределенных коммунальным сосуществованием.

Данная доктрина была реализована с первых дней прихода к власти большевиков и в первые же годы существования новой власти привела к массовому возникновению в существовавших городах феномена коммунальной квартиры – жилого помещения, куда уплотнительно (покомнатно-посемейно) вселялись рабочие одного завода или сотрудники одного учреждения. 

Производственно-бытовая среда сознательно и целенаправленно превращалась властью в механизм дисциплинирования и принуждения населения к труду. Однако здесь сразу же возникли серьезные трудности, потому что люди стремились выскользнуть из-под внешнего прессинга. Они не желали дисциплинироваться, не хотели меняться, не испытывали восторга от предписываемой им необходимости «вырабатывать в себе нового человека». Они пили водку, прогуливали, «лодырничали», «лоботрясничали», бросали работу. И даже пытались обеспечивать себя пропитанием за счет нетрудовых доходов. 

Все эти явления вызывали у власти желание неразрывно «впаять» каждого отдельного человека в тот или иной трудовой коллектив, единственно способный осуществить «социально-культурную переработку» за счет воздействия товарищей по работе и одновременно соседей по повседневному обитанию. Механизмом включения людей в производственные коллективы стала «распределительная система». Через нее распределялось все, что составляло «жизненный прожиточный оптимум» – продукты, товары, услуги, льготы по старости и выслуге, пособия по инвалидности, текущее медицинское обслуживание, досуг, получение рабочей профессии и образования. Вне ее человек фактически был лишен возможности прокормить себя и свою семью. Именно эта система была выбрана властью в качестве способа привязки человека к производству, потому что вынуждала людей крепко держаться за место работы и терпеть все, что связано с пребыванием в качестве члена трудо-бытового коллектива, т.к. ее блага распространялись исключительно на членов такого коллектива. 

В трудовом коллективе власть видела основную форму тотального контроля над повседневным трудовым и бытовым поведением людей; способ управления огромными человеческими массами, отрываемыми от земли и приводимыми в движение коллективизацией, опролетариваемыми на существовавших фабриках и заводах, в строительстве и перемещаемыми на стройки пятилетки. Она использовала данную форму как эффективное средство принуждения к качественному труду, требуемому образу жизни, послушанию и подчинению и т.п. Именно поэтому эта доктрина была положена в основу урбанизационных процессов периода индустриализации и повсеместно реализовывалась при строительстве моногородов, только в значительно больших масштабах, нежели в первое десятилетие революции, когда новое жилище практически не строилось, а трудоспособное население размещалось за счет уплотнение существовавшего жилого фонда. (…) Правда, в условиях дефицита материальных и финансовых ресурсов, основная масса которых фактически на протяжении всего предвоенного периода направлялась партией и правительством в основном на возведение промышленности, реализация этой социально-урбанистической доктрины трансформировалась в сознательную стратегию возведения кварталов новой жилой застройки преимущественно барачного типа и формирование соответствующего образа жизни.

Что в итоге настроили?

Наличие силовых методов для поставки рабочих рук в места освоения новых территорий позволяло при принятии расселенческих решений отбрасывать необходимость учета всего комплекса проблем селитебного освоения необжитых территорий. В этих условиях выбор места для размещения нового предприятия определялся не в результате комплексной оценки места будущего обитания в отношении затрат, необходимых для создания комфортной жилой среды (строительства благоустроенного жилого фонда, устройства мест отдыха, удобных транспортных связей с другими населенными пунктами в целях межличностного торгового и культурного обмена и проч.), но со стороны уменьшения расходов на возведение производственного объекта (фабрики или завода) и потребной инфраструктуры (энергетической, транспортной и проч.), а также из значимости промышленного предприятия в пространственной цепочке производственного процесса, конкретного функционального положения (по объемам и ассортименту промышленной продукции), которое он в ней занимал и, соответственно, необходимости его географического расположения в данном месте в отношении к другим объектам в производственно-технологической цепочке. 

Итак, согласно советской доктрине нового административно-территориального районирования главным фактором, определявшим возникновение нового поселения, организационным смыслом и финансовым источником его существования, являлось промышленное производство (или предприятие ресурсодобычи, первичной переработки сырья). Это «свойство» с конца 1920-х закрепилось термином «градообразующее предприятие». Как следствие, трудоспособное население моногорода разделялось на две категории: а) «градообразующую» – рабочие (служащие) базового (или нескольких) производственного предприятия; б) «градообслуживающую» – трудящиеся сферы обслуживания (эта категория формировалась из членов семей рабочих градообразующего предприятия). 

Советские моногорода целиком и полностью зависели от градообразующего предприятия. Они и строились исключительно для того, чтобы территориально разместить коллективы градообразующих предприятий и закрепить их на местах труда. Моногорода призваны были играть роль «пролетарских центров» – административных ядер, концентрации пролетариата и руководства населением прилегающих к городам земель сельскохозяйственного назначения. Они были предназначены концентрировать трудоспособное население (трудовые ресурсы), т.е. принимать, размещать и трудоустраивать массы «новых пролетариев» – вчерашних крестьян, отрываемых от земли коллективизацией, прибывавших в города и здесь вливавшихся в производственно-бытовые коллективы.

Тот факт, что во многих малых монопрофильных городах существовало лишь одно-единственное градообразующее предприятие – фабрика, завод, шахта, рудник, обогатительный комбинат и проч., вполне устраивало власть, так как подобное положение дел лишало людей возможности перебежать на другое место работы из-за тяжелых условий труда, или низкой заработной платы, или отсутствия нормального жилья. Власть и не собиралась прилагать какие-то специальные усилия к расширению спектра возможностей трудовой занятости населения, возводя для этого в данном месте еще одно предприятие другого производственного профиля или наукоемкое производство, для работы на которых не было лишних рабочих рук (тем более отсутствовали кадры потребной квалификации). Альтернативные источники трудоустройства власть рассматривала в первую очередь как угрозу для формируемой ею «зависимости жизни от деятельности», то есть зависимости местного населения от градообразующего предприятия, прекрасно понимая, что появление нового места приложения труда способно оттянуть с существующего производства и без того ограниченные трудовые ресурсы. 

Промышленное предприятие не только определяло «смысл» существования соцгорода, но и, как правило, задавало его композицию, в частности – ориентацию улиц на градообразующее предприятие, направления основных пешеходных путей и маршрутов движения общественного транспорта – к проходным завода; расположение зеленой зоны в качестве защитной полосы от вредных выбросов производства, в конечном счете – расположение общественного центра, который отчасти располагался на одной оси с предзаводской площадью (...).

(...) Отечественные моногорода были детищем советской политической системы и ее промышленной, экономической, социально-управленческой, командно-административной структур. (...) Моногорода – это всегда селитьба при промышленности – крупном заводе («градообразующем предприятии») или комплексе технологически связанных производств. Они возникали и существовали в рамках единой распределительной системы государственного снабжения, из фондов которой обеспечивались всем необходимым. Именно система централизованно-распределительной экономики в рамках реализовавшихся ведомствами программ развития промышленности, транспорта и энергетики задавала предназначение монопоселений: их производственный профиль, величину потребных трудовых ресурсов, объемы средств, выделяемых на жилищное строительство, объемы и качество предоставляемого снабжения и проч. Именно она предопределяла выделение плановыми органами лимитированных материальных и финансовых средств для строительства и последующего функционирования поселений как мест размещения трудовых ресурсов при конкретных производствах.

Моногорода были лишены собственных ресурсов и источников для самостоятельного развития, потому что специфическая антирыночная советская управленческая модель, обеспечивавшая руководство производственными процессами, исключала существование в моногородах как предпринимательского потенциала для развертывания каких-либо иных видов промышленного производства, кроме предопределенных свыше, так и инноваций социально-культурного, частно-сервисного или частно-торгового характера. Кроме того, иерархическая система административно-территориального руководства не допускала появления каких бы то ни было органов самоуправления. Подобное приводило к утрате населением как моногородов, так и страны в целом, локальной субъектности и возможности самостоятельно осуществлять проектирование собственного будущего образа жизни и характера будущей деятельности. В СССР субъектом проектного действия, в широком смысле слова, могло быть только государство.

Термин «соцгород» перестал использоваться в градостроительной теории примерно с 1950-х. Но практически ничего не изменилось в последующие годы ни в теории, ни в практике «отраслевого» подхода к размещению промышленности, в формировании системы расселения, в механизмах управления поселениями за счет изъятия доходов, а потом перераспределения их «особо нуждающимся». Тип монофункциональных городов, которые начали создаваться в нашей стране в 1920-х, затем в 1960-е, существует сегодня в практически неизмененном виде. Он не только составляет основу промышленного потенциала современной России, но и по-прежнему выступает финансово-экономическим базисом существования для более чем четверти населения страны. 

Сегодня страна находится в состоянии кардинального реформирования формата взаимодействия государственной, региональной, местной властей; малого и среднего бизнеса, а также крупных промышленных (добывающих) корпораций с целью создания такой организации процессов жизнеобеспечения поселений, которая освободила бы селитьбу от жесткой зависимости от градообразующего (промышленного, ресурсодобывающего и т.п.) предприятия. Но, увы, при проектировании, строительстве, эксплуатации моногородов до сих пор продолжают применяться принципы, сформированные еще в недрах советской системы – никаких непромышленных, постиндустриальных стратегий существования монопоселений в современных социально-экономических условиях так и не выработано. Если когда-нибудь это произойдет, если удастся проектно и практически обеспечить независимое и самостоятельное функционирование системы управления поселениями и совершенствование их социальной сферы – у России появится шанс для развития».